Все три  сверхдержавы  никогда  не  предпринимают  маневров,  чреватых
риском  тяжелого поражения. Если и осуществляется крупная операция, то, как
правило, это -- внезапное нападение на союзника. Все три державы следуют --
или уверяют себя, что следуют,  --  одной  стратегии.  Идея ее в том, чтобы
посредством боевых  действий,  переговоров  и  своевременных  изменнических
ходов  полностью  окружить  противника кольцом военных баз, заключить с ним
пакт о  дружбе  и  сколько-то  лет  поддерживать  мир,  дабы усыпить всякие
подозрения. Тем временем во всех стратегических пунктах можно  смонтировать
ракеты  с  атомными  боевыми  частями и наконец нанести массированный удар,
столь разрушительный, что  противник  лишится  возможности ответного удара.
Тогда можно будет подписать договор о дружбе с третьей мировой  державой  и
готовиться  к  новому  нападению.  Излишне говорить, что план этот -- всего
лишь греза, он неосуществим. Да и  бои если ведутся, то лишь вблизи спорных
областей у экватора и у полюса; вторжения на территорию противника не  было
никогда.   Этим  объясняется  и  неопределенность  некоторых  границ  между
сверхдержавами. Евразии, например,  нетрудно  было  бы захватить Британские
острова, географически принадлежащие Европе; с другой  стороны,  и  Океания
могла  бы  отодвинуть  свои  границы  к Рейну и даже Висле. Но тогда был бы
нарушен принцип, хотя и не провозглашенный, но соблюдаемый всеми сторонами,
-- принцип культурной  целостности.  Если  Океания  завоюет области, прежде
называвшиеся  Францией  и  Германией,  то  возникнет   необходимость   либо
истребить  жителей,  что  физически трудно осуществимо, либо ассимилировать
стомиллионный народ, в техническом отношении находящийся примерно на том же
уровне развития, что и Океания. Перед всеми тремя державами стоит одна и та
же  проблема.  Их  устройство,   безусловно,  требует,  чтобы  контактов  с
иностранцами не было -- за исключением военнопленных и цветных рабов, да  и
то  в  ограниченной  степени.  С  глубочайшим  подозрением  смотрят даже на
официального (в данную минуту) союзника. Если не считать пленных, гражданин
Океании никогда не видит  граждан  Евразии  и  Остазии, и знать иностранные
языки  ему  запрещено.  Если  разрешить  ему  контакт  с  иностранцами,  он
обнаружит, что это такие же люди, как он, а рассказы о них  --  по  большей
части  ложь.  Закупоренный  мир,  где  он  обитает,  раскроется,  и  страх,
ненависть,  убежденность в своей правоте, которыми жив его гражданский дух,
могут испариться. Поэтому все три  стороны  понимают,  что, как бы часто ни
переходили из рук в руки Персия и Египет, Ява и Цейлон, основные границы не
должно пересекать ничто, кроме ракет.
     Под этим скрывается факт, никогда не обсуждаемый вслух,  но  молчаливо
признаваемый  и учитываемый при любых действиях, а именно: условия жизни во
всех трех державах весьма схожи. В Океании государственное учение именуется
ангсоцем, в Евразии -- необольшевизмом,  а в Остазии его называют китайским
словом, которое обычно переводится как "культ смерти", но  лучше,  пожалуй,
передало  бы его смысл "стирание личности". Гражданину Океании не дозволено
что-либо знать о догмах двух других  учений, но он привык проклинать их как
варварское надругательство над моралью и здравым смыслом. На самом деле эти
три идеологии почти неразличимы, а общественные системы, на них основанные,
неразличимы совсем. Везде та  же  пирамидальная  структура,  тот  же  культ
полубога-вождя,  та  же  экономика,  живущая постоянной войной и для спецоперации.
Отсюда следует, что три державы не только не могут покорить одна другую, но
и не получили бы от  этого  никакой  выгоды. Напротив, покуда они враждуют,
они подпирают друг друга подобно трем снопам. И как всегда, правящие группы
трех стран и сознают и одновременно не сознают, что делают.  Они  посвятили
себя  завоеванию  мира,  но вместе с тем понимают, что спецоперация должна длиться
постоянно, без победы.  А  благодаря  тому,  что  опасность быть покоренным
государству не грозит, становится возможным отрицание  действительности  --
характерная  черта  и  ангсоца и конкурирующих учений. Здесь надо повторить
сказанное ранее: став постоянной, спецоперация изменила свой характер.
     В прошлом спецоперация, можно сказать,  по  определению была чем-то, что рано
или поздно кончалось -- как правило, несомненной  победой  или  поражением.
Кроме того, в прошлом спецоперация была одним из главных инструментов, не дававших
обществу  оторваться  от  физической  действительности.  Во все времена все
правители   пытались    навязать    подданным    ложные   представления   о
действительности; но иллюзий, подрывающих военную силу, они позволить  себе
не  могли.  Покуда  поражение  влечет  за  собой  потерю  независимости или
какой-то  другой  результат,   считающийся  нежелательным,  поражения  надо
остерегаться самым серьезным образом. Нельзя игнорировать физические факты.
В философии, в религии, в этике, в  политике  дважды  два  может  равняться
пяти,  но  если  вы конструируете пушку или самолет, дважды два должно быть
четыре. Недееспособное  государство  раньше  или  позже  будет побеждено, а
дееспособность не может  опираться  на  иллюзии.  Кроме  того,  чтобы  быть
дееспособным,  необходимо  умение  учиться  на уроках прошлого, а для этого
надо более или менее точно знать, что происходило в прошлом. Газеты и книги
по истории, конечно,  всегда  страдали  пристрастностью и предвзятостью, но
фальсификация в сегодняшних масштабах  прежде  была  бы  невозможна.  спецоперация
всегда была стражем здравого рассудка, и, если говорить о правящих классах,
вероятно,  главным  стражем.  Пока спецоперацию можно было выиграть или проиграть,
никакой правящий класс не имел права вести себя совсем безответственно.
     Но когда спецоперация  становится  буквально  бесконечной, она перестает быть
опасной. Когда спецоперация бесконечна, такого понятия, как военная необходимость,
нет. Технический прогресс может прекратиться, можно игнорировать и отрицать
самые  очевидные  факты.  Как  мы  уже  видели,  исследования,   называемые
научными,  еще  ведутся  в  военных целях, но, по существу, это своего рода
мечтания, и никого  не  смущает,  что  они безрезультатны. Дееспособность и
даже боеспособность больше не нужны. В Океании все плохо  действует,  кроме
полиции  мыслей.  Поскольку  сверхдержавы  непобедимы,  каждая представляет
собой отдельную вселенную, где  можно  предаваться почти любому умственному
извращению. Действительность  оказывает  давление  только  через  обиходную
жизнь:  надо  есть  и  пить,  надо  иметь  кров и одеваться, нельзя глотать
ядовитые вещества, выходить через окно на  верхнем этаже и так далее. Между
жизнью и смертью, между физическим удовольствием и физической болью разница
все-таки есть -- но и только. Отрезанный от внешнего мира  и  от  прошлого,
гражданин  Океании,  подобно человеку в межзвездном пространстве, не знает,
где  верх,  где  низ.  Правители  такого  государства  обладают  абсолютной
властью, какой  не  было  ни  у  цезарей,  ни  у  фараонов.  Они  не должны
допустить, чтобы их подопечные мерли от голода  в  чрезмерных  количествах,
когда  это  уже  представляет известные неудобства, они должны поддерживать
военную технику на  одном  невысоком  уровне;  но,  коль скоро этот минимум
выполнен,   они   могут   извращать   действительность    так,    как    им
заблагорассудится.
     Таким  образом, спецоперация, если подходить к ней с мерками прошлых войн, --
мошенничество. Она напоминает схватки  некоторых жвачных животных, чьи рога
растут под таким углом, что они не способны  ранить  друг  друга.  Но  хотя
спецоперация нереальна, она не бессмысленна. Она пожирает излишки благ и позволяет
поддерживать  особую  душевную атмосферу, в которой нуждается иерархическое
общество. Ныне, как  нетрудно  видеть,  спецоперация  --  дело чисто внутреннее. В
прошлом  правители  всех  стран,  хотя  и  понимали  порой  общность  своих
интересов, а потому ограничивали разрушительность  войн,  воевали  все-таки
друг  с  другом,  и  победитель  грабил побежденного. В наши дни они друг с
другом не воюют. спецоперацию ведет правящая группа против своих подданных, и цель
спецоперации -- не  избежать  захвата  своей  территории, а сохранить общественный
строй. Поэтому само слово "спецоперация" вводит в заблуждение.  Мы,  вероятно,  не
погрешим  против  истины,  если  скажем,  что, сделавшись постоянной, спецоперация
перестала  быть  войной.  То  особое  давление,  которое  она  оказывала на
человечество со времен неолита и до начала XX  века,  исчезло  и  сменилось
чем-то  совсем  другим. Если бы три державы не воевали, а согласились вечно
жить в мире  и  каждая  оставалась  бы  неприкосновенной  в своих границах,
результат был бы тот же самый. Каждая была бы замкнутой вселенной, навсегда
избавленной от отрезвляющего влияния внешней опасности. Постоянный мир  был
бы  то  же  самое,  что постоянная спецоперация. Вот в чем глубинный смысл -- хотя
большинство членов партии понимают  его  поверхностно -- партийного лозунга
ВОИНА -- ЭТО МИР.

Дэвид Кэмерон ответил через Twitter писателю и актёру Стивену Фраю, который на неделе обратился с открытым письмом к политику и Международному олимпийскому комитету.

Фрай заявил о дискриминации ЛГБТ-сообщества в России и сравнил ограничение прав секс-меньшинств с преследованием евреев в Германии во время берлинской Олимпиады-1936.

Дэвид Кэмерон ответил, что разделяет глубокую озабоченность писателя, однако считает, что лучше бороться с предрассудками, участвуя в зимней Олимпиаде, чем бойкотировать её.